Читаем без скачивания Пинка удаче - О`Санчес

Паки великую имеем нужду в приезде вашем, но не так чтобы ныне, а прежде поход в Ах(тырку?) управя… (Далее следует пропуск, часть текста безвовратно утрачена) … а 60 древ дубовых, что для сада, шведам не достались, однакож оныя купно подсушены до смерти, так шведы зело нам докучили, земли же их мы хотя побрали и фут взяли, да голы стоят по сих… Мешкота сия зело нам в досаду. Для бога прошу, чтобы вы поспешали… (неразборчиво) понеже Кикин нам для иного дела надобен… (Далее следует пропуск, часть текста безвозвратно утрачена)

Второе письмо, написано, вероятно, чуть позднее, дата неизвестна:

…(пр)еслушникам же учини жестокий штраф и разорение, да смотрите, чтоб ручныя пилы загодя сюда прислать, да полпива доброго… (далее следует пропуск, часть текста безвозвратно утрачена) … да берега оные вдоль Малой речки насыпною землею поднять, чтобы вода не портя проходила, гаванец же напротив тог… (Далее следует пропуск, часть текста безвозвратно утрачена) …И чтоб по указцу тому каждые пятьдесят лет землю сию впредь допуста обирать, да сызнова древами усаживать, дубом и еловыми, и иными, фонтанов же, и дорог, и пруда и протчего купно с древами отнюдь не разоряя, кроме как по отдельной надобности…»

Долгое время списки этих двух писем хранились в ЦГАДА, почему-то объединенные под номером 2980, но влиятельные историки, специалисты по эпохе Петра, подвергли сомнению аутентичность этих списков подлинникам, бесследно исчезнувшим еще в девятнадцатом веке, и позднее списки двух вышеуказанных писем заменили иным документом, «Дупликатом» письма от Петра Стрешневу.

Тем не менее, факт остается фактом: чуднóе повеление Петра, обращенное к потомкам, неоднократно подтверждали своим словом и первый губернатор Санкт-Петербурга Александр Меншиков, и вдова государя Екатерина Алексеевна: каждые пятьдесят лет, начиная с одна тысяча семьсот десятого года, все деревья Летнего сада и все кусты должны выкорчевываться, а взамен им следует приживлять новые саженцы. Для чего, зачем сие было нужно? Вдова-императрица, приближенные императора, «птенцы гнезда Петрова» вспоминали и домысливали всяк по-разному, однако и общее разумное было в тех объяснениях: де, мол, государь считал, что деревья, как и люди живут свой срок, рождаясь, старея и умирая, однако век их куда как более долог, нежели у человеков, иной дуб, иная липа живут и сто лет, и двести, и более того. Стало быть, горожанин, в Петербурге родившийся, может всю жизнь свою прожить и не узреть того садово-паркового произведения искусства, что был явлен миру изначально, каким его выстроил Петр, но ежели строго делать по повелению государеву, то почти всякий сможет насладиться постепенными изменениями в облике Летнего сада, его разнообразной красотой, которая может быть равно присуща и юности, и зрелости.

Поразительная, дерзкая и прекрасная петровская мысль: заключить в произведение искусства само Время, сделать его, трепещущее и живое, частью музейной диковины под открытым небом!

Так и повелось с тех пор: при Екатерине Первой, при Анне Иоанновне, при Анне Леопольдовне, при Елизавете Петровне – фонтаны Летнего сада, границы и склоны Карпиева пруда, статуи, травы, дорожки, павильоны перестраивались, меняли очертания, ставились и убирались по прихоти власть имеющих, либо по той или иной назревшей необходимости, ибо на сии перемены и новшества не существовало высочайшего запрета, но в одна тысяча семьсот шестидесятом году, весною, почти на исходе своего благополучного царствования, Елизавета Петровна сумела найти в себе память, волю и силы вмешаться в государственные дела, в вечные дрязги между своими царедворцами, напомнив не шутя: пушки пушками, Петр Иванович, академии академиями, Иван Иванович, а воля великого батюшки превыше всего! Уж постарайтесь!

И братья Шуваловы постарались от души!

Более всех горевал по судьбе вырубленного Летнего сада Петр Третий, император очень деятельный, однако же недалекий и «мимоходный», а вот Екатерине Алексеевне Второй, Великой, сей замечательный указ пришелся по нраву, и она каждый год, на протяжении всего своего царствования, непременно заглядывала в Летний сад, радуясь неспешному преображению дубовых саженцев хилых в прекрасные высокие деревья с пышными кронами… Деревья она не трогала, но зато строения, гроты, дорожки, статуи покоя не знали – стоило лишь государыне уронить свой пытливый взор на тот или иной «кунштюк» и посчитать его неудачным – тут же призывался господин архитектор Фельтен, либо купец-подрядчик Кувакин, и литейных дел мастера, и гранитных дел мастера, дабы исправить, или развить, или украсить, или засыпать напрочь…

– Ах, свет мой Григорий Александрович, как жаль, как мне искренне жаль, что не талан влачиться нам с тобою до следующего обновления садового, ибо не попустит Господь пережить нам существующих ныне древ, ибо не по природе будет сие. – Стареющая императрица, до конца жизни сохранив бодрый ум и деятельную властность, была не прочь тайком повздыхать о бренном, однако же никогда не допускала подобной слабости на людях или в переписке, либо в «амуре» с молодыми любовниками, такое для ближайших, для самых верных, для тех и только с теми… вернее, только с тем одним, при ком она охотно готова была оставаться слабою и послушною даже помимо любовных игр…

Вот и сейчас: он молча соглашается, помаргивая единым глазом на бледно-розовые сумерки во французском окне, а она, даже не оборачиваясь, чувствует искренность его кивка и плачет, не стесняясь, и так же без стеснения размазывает кружевным платочком румяна и пудру по обвислым щекам.

В ту пору никому и в голову не пришло удивиться столь стремительным переменам в наружном и внутреннем облике Летнего сада, ибо весь стольный град Петербург, крохотный в тогдашних его границах, более напоминал вечную строительную площадку на просеках, посреди величественных вод и невзрачных болотистых земель, но уже в эпоху Александра Первого первые робкие недоумения возникли. Санкт-Петербург рос, наливался холодною силой и красотой, стремился жить исключительно по европейским образцам, так что горожане успели накрепко подзабыть азиатские буйства Петровских ассамблей и сам первоначальный облик новой столицы. Даже любимица Петра, античная статуя Венеры переместилась во владения всесильного временщика, светлейшего князя Потемкина, приняв прозвище Таврическая, а просторный Летний сад превратился в традиционное место для скромных семейных празднеств, где под сенью широколиственных дубрав нашлось время и прогулкам некоего мосье l’Abbé с его малолетним воспитанником, ставшим, годы спустя, главным героем знаменитого пушкинского романа в стихах. И князь Потемкин стал уже историей к этому времени, ибо канула в прошлое блистательная Екатерининская эпоха, уступив место девятнадцатому веку, поровну поделившему свои пристрастия между неистовой романтикой искусства и сухим прозаизмом науки.

Надвигалась большая война, исподволь, еще с 1804 года, в день по версте продвигаясь от Марсова поля в Париже к Марсову полю в Санкт-Петербурге, но император Александр Павлович не очень-то боялся войны, ибо, вдохновленный почти бескровным присоединением Абхазии и Финляндии, слабо представлял себе ее будущий размах и возможные последствия, во всяком случае, он ответил отказом на предложение выскочки, новоиспеченного императора Бонапарта, выдать за него замуж великую княгиню Анну Павловну, а сам почти всецело был занят своей новой игрушкой: Государственным советом. Считается, что Алексей Андреевич Аракчеев, копаясь в артиллерийских архивах, нашел и на одном из заседаний совета напомнил императору о полузабытом указе Петра. Сперанский попытался, было, усумниться в целесообразности внезапного разорения пышного Летнего сада, но Александр вежливо покачал бакенбардами из стороны в сторону – и дело оказалось решено в сторону изначального обычая.

Однако сим высочайшим решением и последовавшей вскоре вслед за этим войною, была, увы, оборвана другая питерская традиция, рожденная еще в середине предыдущего столетия! Каждый год, в Духов день, состоятельные горожане из так называемого «третьего сословия», устраивали в Летнем саду нечто вроде ярмарки невест: съезжались со всего Петербурга в сопровождении жен и, самое главное, дочерей на выданье: смущенных, юных, спелых, наряженных в свои самые праздничные наряды! И там они «просто прогуливались» по песчаным дорожкам и аллеям!.. Надо ли говорить, сколько будущих женихов и мужей из всех слоев общества, включая дворянское, беспечно и пока еще свободно слетались к этому коварному цветнику, дабы праздно, без далеких намерений, полюбопытствовать, полюбоваться, повеселиться, обжигая дерзкими взорами одну трепещущую от сладостного ужаса красавицу, затем другую – «…а эта, черноглазая, гляньте-ка, посмелее будет, ах, как хороша, плутовка!..»

Да, ничто не вечно под луною, но все же то был дивный обычай.